Всё это нужно пережить - Страница 23

* * *

Уходит время бескорыстных песен, всё реже слышно: «Друг, товарищ, брат»…

Всё чаще: неудачлив, значит – честен, зато нечестен – выгодно богат.

Ты чувствуешь, дружище, как уходит наивная застенчивость, и с ней –

Нелепое, как дым без парохода, теряет голос эхо наших дней.

Время не уходит. Вместе с его приметами уходим мы. А приметы эти разные. Для кого-то – моменты карьеры и любви, прочитанные (или написанные) книги и песни, фильмы и картины… А для кого-то, в соответствии с возрастом, - детские игрушки, походы в цирк или на ёлку, подарки ко дню рождения, дружеские разговоры и невинные (а, может, и винные) поцелуи… В середине 50-х для меня естественно важнее были игрушки и дальше по тексту. Память сохранила не так много. Главной видится башня с вращающимся коромыслом, к концам которого подвешены дирижабль и самолёт. И вот они друг за другом летят, как на карусели, и пропеллер у самолёта вращается. Так мне это нравилось… Вроде, незатейливая заводная игрушка. Но на крыльях и фюзеляже – красные звёзды, серп с молотом. Маленькому человечку даётся сигнал – этим надо гордиться. Грамотный, в принципе, подход. Поражали волшебными картинками калейдоскопы. Крутишь картонную трубочку у глаз – и такие чудные узоры появляются. Конечно, в конце концов, калейдоскоп разламывался, и из трубочки выпадала горстка разноцветных стеклянных камешков. И всё. Как превратить унылые камешки в сверкающую картину? Это, наверное, задача всей жизни. Правда, тогда об этом не задумывался. Но зарубка в голове осталась: внутри всякой красоты – пустота, камешки или труха (это уже после того, как удалось препарировать плюшевого медвежонка).

Игрушек было немного, и, наверное, поэтому почти все они были любимыми. Замечательным был запах нового ярко раскрашенного заводного грузовичка-самосвала. Это был запах краски, резины (колёсные покрышки снимались, как настоящие) и чего-то ещё. Сейчас бы сказал – аромат странствий, дальней дороги (в кабине сидел шофёр, и руль вращался, двигая колёса). А тогда это был запах новой игры, неизведанных приключений. Что, в принципе, одно и то же. «Приключения Буратино» - так назывался диафильм, который мы с дедушкой часто смотрели, включая фильмоскоп и направляя его луч на белую простыню, приколотую к стенке. Перед этим занавешивалось окно, и комната начинала напоминать зрительный зал кинотеатра. Диафильмов было много, среди них – сказки, идеологически выдержанные истории о детях-героях, фотомонтажи кадров детских фильмов. Особенно нравился фильм о военных моряках «Морской охотник» и сказка «Война грибов», где бедные и скромные грибы побеждали богатых и надменных. Дедушка читал титры медленно, что называется, с чувством, толком и расстановкой. Заканчивался сеанс обычно тем, что фильмоскоп перегревался, достигал температуры утюга, и фотолента начинала дымиться. Дед провозглашал: «Всё, кина не будет, пошли кушать». И возразить ему было нечего. Кроме игрушечного грузовика в памяти остался и настоящий, который заехал к нам во двор и простоял там пару дней. Скорее всего, это была «трёхтонка» «ЗИС-5», с удивительными красными кожаными сиденьями в кабине. Мне разрешили сидеть в кабине, сколько я захочу, и я там пробыл почти весь день, с перерывом на обед. Рулил, бибикал, пропитался запахом бензина и вечером сказал папе, что надо купить такую машину. На что он резонно ответил: «Вот вырастешь и купишь». Не купил. Но запах бензина нравится по-прежнему. Я был домашний ребёнок, наверное, даже чересчур. Это не помогло мне в дальнейшем, скорее, наоборот. Но дружки на улице у меня были, хотя родители с сомнением хмурили брови – «неподходящая компания». Но, поскольку никакой альтернативы не было, разрешение на уличные игры я всё же получал. Дед говорил: «Иди-иди, твои босяки уже заждались». Босяки – это, прежде всего Женька Нестеренко, которого все дошкольные годы считал лучшим другом (потом он пошёл в другую школу, потом его семья переехала в другую квартиру… Где ты, Женя, ау). Были ещё Нина и Сергей Шубины с соседнего двора, Валя Преображенская. Но они были старше меня, а Женя – ровесник. Именно с ним мы в нашем дворе нашли зелёный наган, немецкую гофрированную фляжку и пишущую машинку с немецким шрифтом. Всё это лежало в кустах сирени, которую мы с ним старательно обнюхивали в один из майских дней. Как более предприимчивый, Женька забрал все находки, но по простоте или дурости показал маме. Реакция была моментальной – всё было изъято и, якобы, выброшено. В общем, потирая открученное мамой ухо, Женя предложил в следующий раз найденное оружие взрослым не предъявлять. Но следующего раза, слава Богу, не было. С Женей мы совершали экскурсионно-ознакомительные походы по окрестным улица и переулкам. Это было время, когда бывшая окраина постепенно становилась центром города. Наша улица Франко уже одним концом упиралась в телецентр с громадной вышкой, которая появилась рядом с 20-й школой, куда мне предстояло поступить и посещать ежедневно в течение 10 лет. А с другой - в новую площадь, где на глазах сооружалось белокаменное роскошное здание будущего обкома партии (его сразу назвали Белым домом, и пусть Вашингтон недоумевает).

* * *

Я жил на улице Франко, и время называлось «Детство»,

С 20-й школой по соседству. Всё остальное – далеко.

Взлетал Гагарин, пел Муслим, «Заря» с Бразилией играла,

И, словно ручка из пенала, Вползал на Ленинскую «ЗИМ».

В «Луганской правде» Бугорков Писал про жатву и про битву.

Конек Пахомовой, как бритва, вскрывал резную суть годов.

Я был товарищ, друг и брат всем положительным героям